Он сделал вид, что не может найти свои ключи. Элиза, с девочкой на руках, покорно искала связку по всей квартире. Давид завтракал, с близнецами. Он заметил, что мальчишки, вернувшись в Амстердам, повеселели:
– Они ее забыли, – уверенно сказал себе Давид, – и забыли о смерти родителей Элизы. У маленьких детей вообще память короткая. Все исследователи это утверждают. Близнецам четырех не исполнилось…, – Давид обещал малышам большой день рождения, с фокусником, говорящим попугаем, и тортом. Проходя мимо магазинов игрушек, он внимательно изучал витрины. Давид отметил в блокноте несколько возможных подарков. Он собирался дождаться распродаж, в конце лета.
За блинами с малиновым джемом и омлетом с тостами, он проверял, как малыши выполнили задания. Давид скептически относился к способностям жены. Он сам занимался с мальчиками математикой:
– Женщины в подобном не разбираются. Точные науки, создание непреходящих ценностей, в искусстве, медицина, все это прерогативы мужчины. Женщины пусть выносят судна за больными, и ведут секретарскую работу. На большее они не способны…, – жена не нашла ключи. Давид, недовольно, заметил:
– Надо было заказать еще одну связку. Впрочем, мы скоро в особняк переедем. Отдай мне свои ключи. Я не собираюсь стоять на площадке, в компании солдат, и ждать, пока ты соизволишь появиться дома. Мне надо работать…, – он, требовательно, протянул руку. Элиза открыла рот, Давид оборвал ее:
– Посидишь с детьми в кафе, деньги я тебе выдал. Позвони, я тебя заберу…, – у него в кармане лежали обе связки ключей. Не было никакой опасности, что жена, неожиданно появится дома.
Он затянулся крепкой, ароматной сигарой. Коробку подарил герр Максимилиан. Оберштурмбанфюрер, поговорив с профессором по телефону, пригласил его пообедать в ресторан, на Амстеле. Терраса, с холщовыми зонтиками, выходила на канал. Они заказали отличную, свежую рыбу.
За хорошо сваренным кофе, Максимилиан посмотрел на часы:
– Охрану с площадки уберут. Родственному визиту, – на тонких губах играла улыбка, – ничто не помешает.
Давид огладил бороду:
– Как я сказал, это мои предположения, герр Максимилиан. Однако он работал агентом, в Федеральном Бюро Расследований, несколько лет назад. Он объяснил, что в Европе по делам…, – Макс, примерно, предполагал, какими делами занят мистер О'Малли. Кардозо позвонил оберштурмбанфюреру, когда Максимилиан ужинал с Генрихом, в «Европе». Макс рекомендовал брату, непременно, съездить в Гаагу:
– Пока эти картины окажутся в Музее Фюрера, – вздохнул фон Рабе, – много времени пройдет. Проект не утвержден. Фюрер хочет перестроить город, появятся новые мосты, новые улицы. Вермеера нельзя пропустить, – вдохновенно сказал Макс, – когда ты увидишь глаза девушки…, – официант, в форме рядового СС, вежливо покашлял, у Макса за спиной:
– Вас к телефону, господин оберштурмбанфюрер, срочно…, – вытерев губы крахмальной салфеткой, Максимилиан закатил глаза:
– Семь вечера, пятница. Кого еще несет? Вернусь, расскажу все в подробностях, – пообещал он, отодвигая стул.
Фон Рабе стоял в передней ресторана, слушая неуверенный голос профессора Кардозо, не веря своим ушам. Профессор долго извинялся. Макс прервал его: «Ничего страшного, мы люди дела. Говорите».
Делом профессора оказался телефонный звонок. Шурин, брат бывшей жены, как подчеркнул профессор, приехал в Амстердам. Он хотел встретиться со своей сестрой и племянниками:
– Он знает, что мы в разводе, – торопливо добавил профессор, – мой новый телефон он в справочнике нашел. Он только вчера вечером оказался в городе. Он объяснил, что приплыл в Роттердам на американском корабле. Он даже не навещал особняк…, – доктор Горовиц, несмотря на плакаты и объявления, как сквозь землю провалилась. Макса немного тревожило это обстоятельство. В стране высоких блондинок, как шутливо называл Голландию фон Рабе, доктора Горовиц можно было искать годами:
– С мужчинами, евреями, проще…, – недовольно подумал Макс, – но со времен нюрнбергских законов жиды поумнели. Эйхманн говорил, что они детей не обрезают. Женщин вообще никак не отличишь…, – для подобных целей и устраивали регистрацию. Макс понял, что упрямые евреи не собирались являться со своими паспортами в гестапо. Несмотря на речи профессора Кардозо, за последние несколько дней, в соответствующий отдел пришло всего несколько десятков человек. Макс успел заглянуть на первое собрание нового юденрата. По их сведениям, в Амстердаме жило восемьдесят тысяч евреев, а во всей Голландии, в два раза больше.
По сравнению с данными по бывшей Польше эта цифра была смешна. Макс, тем не менее, наставительно, заметил еврейскому совету:
– Порядок есть порядок. Надеюсь, вы понимаете, что лица, не прошедшие регистрацию, будут подвергнуты мерам воздействия…, – они торопливо закивали. Максу хотелось применить меры к пропавшей госпоже Горовиц, однако, ее пока не нашли.
Кардозо откашлялся:
– Моего шурина…, бывшего, зовут мистер Меир Горовиц. Он тоже американец, – зачем-то прибавил профессор. Макс широко улыбнулся. Мистер Меир Горовиц мог явиться в Амстердам хоть с Луны. Судьбы его это бы не изменило. Оберштурмбанфюрер поблагодарил профессора. Он подмигнул себе: «Все пройдет удачно, я уверен».
Провалы фон Рабе переносил тяжело. После неудачи в Венло, Макс долго анализировал причины частичного неуспеха операции:
– Венло…, – Макс замер, с телефонной трубкой в руках, – какой я дурак. Я знал, знал, что где-то видел проклятую Горовиц…, – он вспомнил высокую блондинку, читавшую в кафе женские журналы. Макс понял, что его беспокоило. Глядя на фото доктора Горовиц, Макс не мог отделаться от уверенности, что встречал женщину:
– Она оказалась в городке не случайно. Значит, и Холланд, сейчас, где-то рядом. Сестра мистера О» Малли. Они увидятся, обещаю…, – Макс вернулся к столу, насвистывая. Оберштурмбанфюрер, иногда, поддавался хорошо скрываемому тщеславию. Среди коллег подобное не приветствовалось, если ты не дослужился до крупного чина. Гиммлер и Мюллер могли себе позволить выслушивать неприкрытую лесть от подчиненных. Другим оставалась партийная, товарищеская скромность.
У Макса, впрочем, имелась семья. Слушая его, младший брат даже открыл рот, от восхищения:
– Очень, очень впечатляет, Макс. У тебя отличная память. Ты ее всего несколько минут видел…, – старший фон Рабе покраснел, от удовольствия:
– Совпадение, милый. В разведке подобное случается, но очень редко…, – если бы Макс верил в Бога, он бы пошел в церковь, с благодарностью. Вместо этого он перезвонил Кардозо. Оберштурмбанфюрер выдал еврею четкие инструкции по разговору с шурином. Господин Горовиц обещал связаться с профессором утром, и назначить время визита. Генрих, за кофе, вздохнул:
– Я бы посмотрел на операцию, но я посторонний. Ты мне не разрешишь присутствовать…, – Макс развел руками:
– Правила для всех одни, мой дорогой. Но ты сможешь посидеть на допросе…, -фон Рабе собирался выбить из мистера О'Малли все сведения, имеющиеся у американца. У Макса не оставалось сомнений, что трое связаны. Он знал о сотрудничестве американской и британской разведок:
– За такое мне, пожалуй, дадут звание штандартенфюрера, досрочно. Мне всего тридцать…, – Генрих, изящным движением, размешал сахар: «Тогда отправлюсь завтра в Гаагу, посмотреть на девушку…»
– Ты не пожалеешь, милый – уверил его Макс, принимаясь за свежее, ванильное мороженое, с шоколадным соусом и орехами.
Часы пробили четыре раза. Давид поднялся:
– Гольдберг…, Если он был бы важен, для науки, для медицины, я бы его спас, не задумываясь. Но что такое рудничный врач, лечащий корь и переломы, по сравнению со мной, с тем, что я несу человечеству. Немцы, обнаружив Гольдберга, могли и меня в концлагерь отправить, потому, что я в замке оказался. Нельзя рисковать, – напомнил себе Давид, – надо выполнять их распоряжения. Я получу премию, и обо всем забуду. Разведусь с Элизой, найду девушку из богатой семьи, без сумасшедших в роду, – Давид, невольно, усмехнулся.
Жизнь шурина, по его соображениям, вообще ничего не стоила:
– Думать незачем, – профессор Кардозо, присел на подоконник, – он никто, Меир Горовиц…, – Давид обещал бывшему шурину, что его адвокаты свяжутся с Эстер и пригласят ее на Плантаж Керклаан.
– Я, к сожалению, не могу ей позвонить, – проникновенно добавил Давид, – я соблюдаю условия судебного соглашения. Однако она придет, можешь не сомневаться…, – он добавил, что близнецы тоже будут дома.
Дома, кроме Давида, остался один Максимилиан фон Рабе. Оберштурмбанфюрер ждал визитера в гостиной, за чашкой кофе, с кардамоном и лимонным кексом, испеченным Элизой.
Давид курил, рассматривая спины двух голландцев, в кепи и рубашках. Мужички сидели на старом катере, с удочками. На Амстеле стояла послеполуденная тишина выходного дня. В глаза Давиду ударил солнечный зайчик. Он поморщился: «Это от кольца».
